Центральная районная библиотека предлагает участникам нашей группы познакомиться с биографией поэта Николая Майорова и его творчеством. Читайте электронную версию книги стихов Майорова «Мы» (смотрите в приложении.

Борис Слуцкий писал о Майорове: «Мы никогда не прочтём того, что Коля написал бы о войне, о нашей победе. Но он сказал своё честное и точное слово о том, что думали и чувствовали люди его поколения за день, за год до войны. О буре истории, ревевшей за окнами наших студенческих общежитий. И о том, как …были высоки, русоволосы те, кто шагнул навстречу буре. Победа начинается с решимости её добиться, с уверенности в правоте нашего дела. Об этой решимости, об этой правоте — всё, что написал Майоров».

Николай Майоров принадлежал к поколению сороковых, которое наиболее полно выразило себя в поэзии. Это поколение получило революционный взгляд на мир в наследство от своих отцов, которые жили на рубеже двух эпох и прошли горнило революции и двух войн: Первой мировой и Гражданской. Николай Майоров, Михаил Кульчицкий, Павел Коган и другие «мальчики державы» были детьми своего времени, их судьба слилась с судьбой поколения воедино, они верили в мировую революцию, всеобщее равенство и братство, в земшарную республику советов. Они и в стихах мыслили себя не как «Я», а как «МЫ – ПОКОЛЕНИЕ».

Николай Майоров родился в семье плотника в деревне Дуровка Симбирской губернии. До десяти лет он жил на родине отца – в деревне Павликово (Гусь-Хрустальный район Владимирской области). У Коли Майорова было четверо братьев и, когда один из них поступил в Ивановский текстильный институт, вся семья перебралась в город, где «прямо в небо свои рога метят фабричные трубы». Переезжали со своей избой, которую поставили на 1-й Авиационной улице. «Иваново 1930-х, как и стихи Николая Майорова, было разномастным, растущим — контуры будущих зданий-великанов только начинали проглядывать, деревенские улочки лучами расходились от центра. Потому вполне соответствуют действительности юношеские стихи Майорова, где сюжет разворачивается от трамвайной остановки до калитки деревянного дома. У молодого поэта нет противопоставления индустриального и крестьянского — мир один, он весь «произрастает / Из первозданной матери — воды» (см. Предисловие к книге «Николай Майоров. Избранное»).

Писать стихи Коля Майоров начал в школьные годы, его первые поэтические тетради, украшенные рисунками близкого друга и одноклассника Николая Шеберстова, в Ивановской школе №33 пользовались большой популярностью. Их читали и перечитывали, они «ходили по рукам из класса в класс». Школа, в которой учился Майоров, славилась литературно-творческим и драматическим кружками и лучшей в городе литературной стенной газетой. Право открывать литературные школьные вечера надолго закрепилось за Колей Майоровым, который считался первым поэтом школы.

В 1937 году Николай Майоров успешно поступил на исторический факультет МГУ, а с 1939 года, одновременно с университетом, учился в Литературном институте им. Максима Горького, посещал поэтический семинар П. Г. Антокольского, известного советского поэта.
Павел Антокольский отметит, что в стихах студента Майорова «звучала воспитанная самой жизнью, а не вычитанная в книгах, обязательных для студента-историка, любовь к истории родной земли».
Николаю Майорову было присуще острое чувство времени: он «слышал» шаги истории, как близкие, так и далёкие.

Там — гул и мрак, обломки мифа,
Но ветер сказку окрылил:
Кровавыми руками скифа
Хватали зори край земли.
Скакали взмыленные кони,
Ордой сменялася орда —
И в этой бешеной погоне
Боялись отставать года.
И чудилось — в палящем зное
Коней и тел под солнцем медь
Не уставали под землёю
В века событьями греметь.
Менялось всё: язык, эпоха,
Колчан, кольчуга и копьё,
И степь травой-чертополохом
Позарастала до краёв…

(«Взгляд в древность», 1938 год).

В университетской многотиражке, которую редактировал Виктор Болховитинов, были опубликованы написанные Майоровым ещё до поступления в университет стихи: «Часы», «В Михайловском», «Быль военная». В МГУ, как и в своей родной ивановской школе, за Майоровым закрепилась слава первого поэта.

В студенческие годы он много и плодотворно пишет. История страны и собственная биография, герои и подвиги, природа и любовь, истоки творчества – всё это можно найти в его стихах. Николай Майоров ищет и находит свой путь в поэзии. «В эти годы все ясней и ясней очерчивается главная тема творчества Майорова – тема жизни, побеждающей смерть, тема мужества и бесстрашия, беспредельной преданности долгу» (В. Ружина).

Есть у него стихотворение, которое так и называется – «Торжество жизни». Поэт говорит в нём о мужестве лётчика-истребителя, которого «дороги с поднебесья к суровой гибели вели», о том, как самолёт рухнул с высоты и «вспышкой взрыва и металла жизнь догорела на земле». Но жизнь всегда торжествует над смертью, а «жажда высоты» над «бессильем». Так всегда было и всегда будет.

…Уже истлели тело, крылья,
Но жизнь, войдя с людьми в родство,
Презрев пред гибелью бессилье,
Своё справляла торжество.

Как прежде, люди в небо рвались
В упорной жажде высоты.
А в небе гасли, рассыпались
Звёзд изумрудные цветы…

И, не смущаясь пепла, тлена,
Крушенья дерзостной мечты,
Вновь ликовала кровь по венам
В упорной жажде высоты!

Из воспоминаний Д. Данина: «Когда осенью 1938 года в одном из старых университетских зданий на улице Герцена собралась на первое регулярное занятие студенческая литгруппа, Коля Майоров был незаметен в пёстрой аудитории. Будущие биологи и географы, химики и математики, физики и историки читали свои стихи. И все уже что-то знали друг о друге. Помню, как из разных углов раздались уверенные голоса: – Пусть читает Майоров, истфак! И он встал где-то сбоку, этот «Майоров, истфак», и начал читать. Крепко стиснутым кулаком он словно бы расчищал живой мысли стихотворения прямую дорогу через обвалы строф. И сразу стало очевидно – это будет «первая ракетка» в поэтической команде университета. Так оно и было до самой войны».

Тень грядущей войны сгущается над Европой с начала тридцатых. Весь мир живёт в напряжённом ожидании новой мировой войны. Впоследствии Сергей Наровчатов, вспоминая те годы, писал: «Мир в то время бурлил, клокотал, взрывался вокруг нас. Испания, Халхин-Гол, Мюнхен – это ещё накануне Второй мировой. Все это передумывалось, перечувствовалось, переживалось нами. Причём, должен сказать, трагичнее и сильней, чем об этом сообщали газеты и радио».

В предчувствии новой войны жили и московские студенты. В 1939 году Николай Майоров в одном из своих стихов напишет:

А ныне вновь война и порох
Вошли в большие города,
И стала нужной кровь, которой
Мы так боялись в те года.

(Тогда была весна. И рядом. 1939 год).

Из воспоминаний Ирины Пташниковой: «…Война подступала всё ближе и ближе. Коля очень глубоко переживал судьбу товарищей, побывавших на финской войне. Помнится, он рассказывал о ранении Сергея Наровчатова, гибели Арона Копштейна (их он знал по Литинституту), тяжело ранен был и его школьный друг Володя Жуков, тоже поэт».

На волне этих переживаний Майоров пишет своё знаменитое программное стихотворение «Мы» — портрет своего поколения. «Мы» — это одновременно и гимн героическому поколению, и реквием.

…Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперёд, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча...

(«Мы», 1940 год)

В 1940-1941 году Майоров много писал. Ирина Пташникова впоследствии отметит в своих воспоминаниях: «Его стихи этого периода трудно спутать с чьими бы то ни было — он говорил собственным голосом, только ему одному присущими словами. Но тут грянула война…»

Из воспоминаний Ирины Пташниковой, невесты поэта:

«Окна Горьковской читальни на Моховой, где мы готовились к очередному экзамену по диамату, были широко открыты. И не все сразу поняли, что же произошло, когда с площади донеслась передаваемая всеми радиостанциями Союза грозная весть. Но все, один за другим, вдруг поднялись и вышли на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа.

Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии поднятое к репродуктору, по нему текли слёзы. Мы же в тот момент ещё не вполне реально представляли, что нас ждёт.
У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И только через несколько дней, когда всем курсом девушки провожали ребят на спецзадание, мы вдруг осознали всю серьёзность, весь ужас происходящего.

Я очень хорошо помню этот вечер. Заходило солнце, и запад был багровым. На широком дворе одной из краснопресненских школ выстроились повзводно уезжающие на спецзадание студенты.
Помню Николая в этот момент — высокий, русоволосый, он смотрел на кроваво-красный запад широко распахнутыми глазами… Что видел он там? Судьбу поколения, так хорошо предсказанную им в стихотворении «Мы»? Может быть, именно в тот момент он особенно ясно понял это, почувствовал, что «Мы» — это стихи о нём самом, о его товарищах, что «ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы», в бой за мир и счастье, в бой, который помешал им прожить большую жизнь и дойти до потомков в бессмертных творениях, а не только в «пересказах устных да в серой прозе … дневников…».

Видно, и у меня в этот момент шевельнулось какое-нибудь тяжёлое предчувствие и горестно сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и мы крепко обнялись. Это была наша последняя встреча…»

Берег цвёл репейником и илом.
За репей цеплялась лебеда,
И как будто намертво застыла
В чёрно-синей заводи вода.

Бочаги пугали глубиною,
Синей топью угрожала зыбь.
Бурлаками с звонкой бечевою
Шли отлогим берегом вязы.

А навстречу — выжженные дали
В неумолчном грохоте войны…
Серебром рассыпанным упали
Бубенцы серебряной луны.

Дымом потянуло из ложбины,
Ветер дол тревожил горячо.
Кисти окровавленной рябины
Тяжело свисали на плечо.

(«В августе». 1941 год).

Почерневший и посуровевший, с обострившимися скулами появился Коля Майоров в Иванове летом 41-го. Вместе с другими студентами он копал противотанковые рвы где-то под Ельней. На этот раз недолго ему довелось пробыть дома. Из Москвы телеграммой извещали, что на его имя пришла повестка из военкомата (это в ответ на его заявление). Сообщение он встретил как должное.


Николай Майоров ушёл на фронт осенью 1941 года, когда его сокурсники по истфаку МГУ уезжали на археологические раскопки в спокойный Ашхабад. На передовую он прибыл в самом начале 1942-го, а 8 февраля рядовой пулемётной роты, двадцатидвухлетний поэт Николай Майоров был убит у деревни Баранцево Гжатского (Гагаринского) района Смоленской области. Он не дожил нескольких месяцев до 23-х лет.

Долгое время оставалось неизвестным место захоронения Николая Майорова. Его удалось определить уже в 2010-е. Огромный мемориал в селе Карманово на Смоленщине объединяет десятки братских могил, тысячи имён. Над ними высится скульптура воина в развевающейся плащ-палатке, к губам прижата полковая труба. Поражающая иллюстрация к майоровским строкам:

Нам не дано спокойно сгнить в могиле —
лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,
мы слышим гром предутренней пальбы,
призыв охрипшей полковой трубы
с больших дорог, которыми ходили.

Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
и ждём приказа нового. И пусть
не думают, что мёртвые не слышат,
когда о них потомки говорят.